Сын мой! в болезни твоей не будь небрежен, но молись Господу, и Он исцелит тебя.
Книга Сираха, 38:9
Вот этот ночник «с петушком», купленный в Ленинграде в 1961 году. Зажигали его всякий раз, когда я заболевал и у меня была бессонница. Так что потом я всегда старался засунуть его куда-нибудь подальше, чтобы об этих печальных обстоятельствах он мне не напоминал… Но вот сохранился до сих пор, однако . Эту тему мне подсказал один из читателей ВО. И да – действительно, тема очень интересная. Но одновременно трудоёмкая и очень и очень обширная. Требующая значительных объёмов фотоиллюстративного материала. А его не так-то легко и собрать. Поэтому для начала поступим мы намного проще, а именно так: я просто расскажу о том, что касается меня самого, а уж каждый, кто это будет читать, сможет в свою очередь дополнить рассказ своими собственными впечатлениями. Это и будет наша собственная история, родом из нашего далёкого советского детства и его повседневности!
Сейчас, когда все мы, как никогда раньше, озабочены проблемой своего здоровья, есть все основания вспомнить, как раньше болели дети в СССР. Понятно, что исследование проблем здравоохранения в Советском Союзе тянет не на одну докторскую диссертацию и потребовало бы многолетних исследований. Но как говорилось выше – весь материал в данном случае одни мои сплошные воспоминания. И вот, вспоминая о прошлом, могу сказать, что болеть я начал… очень рано. Ещё когда наша семья жила в деревянном доме, где было всего две жилые комнаты: большой зал, в котором бабушка спала на диване, и маленькая спаленка, где помещалась кровать моей мамы, моя кроватка, старинный овальный стол из красного дерева, на котором стояла керосиновая лампа с колбой в стиле Бернара Палисси и стеклянная ёмкость с омерзительным на вид чайным грибом, настойку которого мне нужно было пить ежедневно. Ещё в этой комнате стоял большой и тоже старинный шкаф для одежды и… всё. Ну а дедушка мой и вовсе спал в закутке возле двери в сени, даром, что в годы войны руководил гороно и был награждён орденами Ленина и Знаком почёта. Впрочем, тогда на нашей улице так жили очень многие. А некоторые и сейчас так живут.
И вот в этой-то комнате я первый раз и заболел, когда мне было лет пять, не больше, то есть где-то в 1959 году. Заболел вирусным гриппом и все вокруг меня ходили и повторяли: «У него вирусный грипп!» Вот и запомнилось. Все детские мои болезни начинались одинаково – высокая температура и рвота, поэтому болеть я очень не любил. Чего уж хорошего, когда тебя то и дело выворачивает наизнанку. От солнечного света болели глаза, поэтому окно было занавешено и лежать мне приходилось в полутёмной комнате.
Лечили меня таблетками норсульфазола. Глотать я их не мог, и мне их толкли и давали на чайной ложке с кусочком яблока. Вкус – отвратительный! Даже с яблоком! И тогда бабушка с мамой перешли на селёдку. С кусочком селёдки я ещё соглашался жевать эту гадость.
Грипп плавно перешёл в воспаление лёгких. Стала ко мне домой ходить медсестра делать уколы пенициллина. И было это… очень больно. Так что маме и бабушке приходилось меня держать, а я орал как резаный. Ну, такой вот я был тогда мальчик – «нежный цветок на тонком стебле».
Периодически очень сильно ломила левая нога. «Хоть святых выноси!». Могла начать болеть посреди игры (и тогда приходилось срочно бежать домой!), могла за обедом… Но своим домашним я об этом даже не заикался. Не знаю у кого как, но у нас тогда (и в моей семье, и в знакомых мне семьях) для детей действовало строгое правило: они не должны были доставлять взрослым хлопот. То есть их должно было быть видно, но не слышно. И упаси бог заставить взрослых о тебе хлопотать. Болезнь с температурой – это уважительный случай. А на те же зелёные сопли, тянувшиеся из носа до губы, у нас на улице и внимания-то не обращали: «И так пройдёт!» И потом, я же ведь очень боялся уколов и… стоически терпел боль, лёжа на диване под пледом – набегался, мол, и устал. И – слава богу, никто на меня не обращал внимания.
Между тем это была явно невралгия, следствие трудных родов, и достаточно было всего-то нескольких сеансов массажа, чтобы всё исправить. Но… кто в то время у нас делал ребёнку массаж? Ходит ведь… Вот если бы был полиомиелит… Кстати, именно тогда по всем домам, где были дети, ходили медсёстры из поликлиники и давали «горошинки» от этого заболевания. Так что на улице у нас никто этой болезнью, к счастью, не заболел. Но детей, им переболевших, у нас в Пензе я видел.
В 1961 года моя мама повезла меня в Ленинград. Остановились мы на проспекте Обуховской обороны, на квартире нашего родственника, генерала Коноплева и… после нашей «пензенской избы» его трехкомнатная квартира со всеми удобствами произвела на меня потрясающее впечатление. Сам генерал летом жил на даче, вот нас к себе и пригласил. Уже за первые три дня мы обошли Эрмитаж, побывали в Петропавловке, в домике Петра Первого, в Летнем дворце, на «Авроре», а потом в Летнем саду мама угостила меня завтраком из бутербродов с чёрной икрой и мороженого с замороженной клубникой. На Невском в Петровском пассаже я упросил её купить ночник в виде терема по сказке Пушкина о золотом петушке. Там был ещё один в виде японской пагоды, расписанной золотыми побегами бамбука на фоне синего неба, белых облаков и драконов, но мама сказала: «Выбирай!», и я, подумав, выбрал «петушка». Не думал я тогда, что понадобится он мне уже в ту же ночь.
Потому что в ту же ночь у меня началась «фолликулярная ангина», и… пришлось мне опять делать уколы, а для поддержки сердца пить виноградный сок. Мама в одиночку со мной не справлялась и вызвала телеграммой бабушку. Так вот они вдвоём и принялись за мной ухаживать. Из-за постоянной высокой температуры ночами я не спал, и вот тут мне очень пригодилось проживание в доме генерала. У него была вся тогдашняя «Библиотека приключений» – книги с золотым корешком и тиснением на обложке, ну и мама стала мне их читать. И начала с «Копей царя Соломона». Помню, я чуть не умер со страха, слушая про ведьму Гагулу, и как она бросила погибать Аллана Квотермейна и его друзей в сокровищнице позади Белой Смерти, но всё-таки не умер. А потом я поправился, и стали меня водить на прогулки, причём иной раз и довольно далеко от дома. Не докучали мне моралью строгой, слегка за шалости бранили и в Летний сад гулять водили…
После ангины я был худым, как скелет, и соседи, естественно, очень доброжелательно интересовались у бабушки: «Вы что, его не кормите совсем?»
А тут надо идти в школу, и в 1962 году повезла меня мама оздоравливаться в Крым на море. Во всех отношениях это была примечательная поездка. Но главное, что осенью я наконец-то (с восьми лет) пошёл в школу и какое-то время и впрямь не болел. А потом, потом меня опять накрыла ангина. В третьем классе учился я так: день в школе, два (с температурой) дома. Врач Горшков – светило местной горловой хирургии, сказал: «Надо удалять гланды», и… связали меня верёвкой, словно мумию, и удалили и гланды, и заодно аденоиды. Так что резал он меня 35 минут, хотя мама (ей тоже их удаляли в своё время) и клятвенно обещала мне 15. Ох, как я по выходу из операционной на неё обиделся тогда.
Впрочем, ангиной после этого я и вправду не болел. Однако «светило» задело мне голосовые связки, и с тех пор у меня на память о детстве осталось два голоса – обычный мужской и тонкий. Можно легко переходить с одного на другой. Так что пранкер, я думаю, из меня мог бы тоже получиться отличным.
Школа – это регулярные медосмотры, это прививки. Тут уж я уколы терпел, не плакал, и даже смеялся над теми, кто плакал. А как же – «падающего толкни!» Но уже в первом классе на осмотре у зубного врача выяснилось, что у меня неправильное строение челюсти и прикус. Нижние зубы заходят за верхние, а надо наоборот. Направили на консультацию в городскую зубопротезную поликлинику, надели пластмассовую «капу», и надо было с ней есть, пить и говорить. Неудобно страшно. Но через две недели она слетела.
Во втором классе всё повторилось. Осмотр, диагноз, направление и… новый, только теперь уже металлический протез на нижние зубы. Правда, мне, как и Тому Сойеру с его разрезанным пальцем (и вырванным зубом!), в данном случае повезло. Теперь все мальчишки и в школе, и на улице просили меня показать свои «золотые зубы». Челюсть мне выправили, но предупредили, чтобы боксом я не занимался. Ну и, конечно, уже тогда мне пришлось познакомиться с советской бормашиной с педальным приводом. Зубврач ногой его качал и одновременно сверлил тебе зуб, причём без наркоза, наркоз (новокаином) делали только при удалении. Сказать, что мне это не нравилось – ничего не сказать. И слово «суки» было самым... произносимым из всех тех, которыми я тогда награждал своих лекарей. Женщины «зубихи» (так мы-мальчишки называли тогда зубных врачей) обижались и выговаривали бабушке: «Мальчик из приличной семьи, а так ругается…» А что делать, если мне было очень больно?
Надо сказать, что нам – жителям улицы Пролетарской, очень повезло в том, что на ней жил бывший земский врач доктор Милушев. Как только кто-нибудь из детей у нас заболевал, мамочки и бабушки бежали не в поликлинику, а к нему, и если только заставали его дома, то он никому никогда не отказывал. Приходил со старомодным саквояжем, и всегда… очень хорошо нас детей лечил.
Впрочем, о том, как именно это происходило, вы прочитаете в следующий раз. Доказано, что статьи слишком уж большого объёма обычно читаются плохо!
Продолжение следует…
Сейчас, когда все мы, как никогда раньше, озабочены проблемой своего здоровья, есть все основания вспомнить, как раньше болели дети в СССР. Понятно, что исследование проблем здравоохранения в Советском Союзе тянет не на одну докторскую диссертацию и потребовало бы многолетних исследований. Но как говорилось выше – весь материал в данном случае одни мои сплошные воспоминания. И вот, вспоминая о прошлом, могу сказать, что болеть я начал… очень рано. Ещё когда наша семья жила в деревянном доме, где было всего две жилые комнаты: большой зал, в котором бабушка спала на диване, и маленькая спаленка, где помещалась кровать моей мамы, моя кроватка, старинный овальный стол из красного дерева, на котором стояла керосиновая лампа с колбой в стиле Бернара Палисси и стеклянная ёмкость с омерзительным на вид чайным грибом, настойку которого мне нужно было пить ежедневно. Ещё в этой комнате стоял большой и тоже старинный шкаф для одежды и… всё. Ну а дедушка мой и вовсе спал в закутке возле двери в сени, даром, что в годы войны руководил гороно и был награждён орденами Ленина и Знаком почёта. Впрочем, тогда на нашей улице так жили очень многие. А некоторые и сейчас так живут.
И вот в этой-то комнате я первый раз и заболел, когда мне было лет пять, не больше, то есть где-то в 1959 году. Заболел вирусным гриппом и все вокруг меня ходили и повторяли: «У него вирусный грипп!» Вот и запомнилось. Все детские мои болезни начинались одинаково – высокая температура и рвота, поэтому болеть я очень не любил. Чего уж хорошего, когда тебя то и дело выворачивает наизнанку. От солнечного света болели глаза, поэтому окно было занавешено и лежать мне приходилось в полутёмной комнате.
Лечили меня таблетками норсульфазола. Глотать я их не мог, и мне их толкли и давали на чайной ложке с кусочком яблока. Вкус – отвратительный! Даже с яблоком! И тогда бабушка с мамой перешли на селёдку. С кусочком селёдки я ещё соглашался жевать эту гадость.
Грипп плавно перешёл в воспаление лёгких. Стала ко мне домой ходить медсестра делать уколы пенициллина. И было это… очень больно. Так что маме и бабушке приходилось меня держать, а я орал как резаный. Ну, такой вот я был тогда мальчик – «нежный цветок на тонком стебле».
Периодически очень сильно ломила левая нога. «Хоть святых выноси!». Могла начать болеть посреди игры (и тогда приходилось срочно бежать домой!), могла за обедом… Но своим домашним я об этом даже не заикался. Не знаю у кого как, но у нас тогда (и в моей семье, и в знакомых мне семьях) для детей действовало строгое правило: они не должны были доставлять взрослым хлопот. То есть их должно было быть видно, но не слышно. И упаси бог заставить взрослых о тебе хлопотать. Болезнь с температурой – это уважительный случай. А на те же зелёные сопли, тянувшиеся из носа до губы, у нас на улице и внимания-то не обращали: «И так пройдёт!» И потом, я же ведь очень боялся уколов и… стоически терпел боль, лёжа на диване под пледом – набегался, мол, и устал. И – слава богу, никто на меня не обращал внимания.
Между тем это была явно невралгия, следствие трудных родов, и достаточно было всего-то нескольких сеансов массажа, чтобы всё исправить. Но… кто в то время у нас делал ребёнку массаж? Ходит ведь… Вот если бы был полиомиелит… Кстати, именно тогда по всем домам, где были дети, ходили медсёстры из поликлиники и давали «горошинки» от этого заболевания. Так что на улице у нас никто этой болезнью, к счастью, не заболел. Но детей, им переболевших, у нас в Пензе я видел.
В 1961 года моя мама повезла меня в Ленинград. Остановились мы на проспекте Обуховской обороны, на квартире нашего родственника, генерала Коноплева и… после нашей «пензенской избы» его трехкомнатная квартира со всеми удобствами произвела на меня потрясающее впечатление. Сам генерал летом жил на даче, вот нас к себе и пригласил. Уже за первые три дня мы обошли Эрмитаж, побывали в Петропавловке, в домике Петра Первого, в Летнем дворце, на «Авроре», а потом в Летнем саду мама угостила меня завтраком из бутербродов с чёрной икрой и мороженого с замороженной клубникой. На Невском в Петровском пассаже я упросил её купить ночник в виде терема по сказке Пушкина о золотом петушке. Там был ещё один в виде японской пагоды, расписанной золотыми побегами бамбука на фоне синего неба, белых облаков и драконов, но мама сказала: «Выбирай!», и я, подумав, выбрал «петушка». Не думал я тогда, что понадобится он мне уже в ту же ночь.
Потому что в ту же ночь у меня началась «фолликулярная ангина», и… пришлось мне опять делать уколы, а для поддержки сердца пить виноградный сок. Мама в одиночку со мной не справлялась и вызвала телеграммой бабушку. Так вот они вдвоём и принялись за мной ухаживать. Из-за постоянной высокой температуры ночами я не спал, и вот тут мне очень пригодилось проживание в доме генерала. У него была вся тогдашняя «Библиотека приключений» – книги с золотым корешком и тиснением на обложке, ну и мама стала мне их читать. И начала с «Копей царя Соломона». Помню, я чуть не умер со страха, слушая про ведьму Гагулу, и как она бросила погибать Аллана Квотермейна и его друзей в сокровищнице позади Белой Смерти, но всё-таки не умер. А потом я поправился, и стали меня водить на прогулки, причём иной раз и довольно далеко от дома. Не докучали мне моралью строгой, слегка за шалости бранили и в Летний сад гулять водили…
После ангины я был худым, как скелет, и соседи, естественно, очень доброжелательно интересовались у бабушки: «Вы что, его не кормите совсем?»
А тут надо идти в школу, и в 1962 году повезла меня мама оздоравливаться в Крым на море. Во всех отношениях это была примечательная поездка. Но главное, что осенью я наконец-то (с восьми лет) пошёл в школу и какое-то время и впрямь не болел. А потом, потом меня опять накрыла ангина. В третьем классе учился я так: день в школе, два (с температурой) дома. Врач Горшков – светило местной горловой хирургии, сказал: «Надо удалять гланды», и… связали меня верёвкой, словно мумию, и удалили и гланды, и заодно аденоиды. Так что резал он меня 35 минут, хотя мама (ей тоже их удаляли в своё время) и клятвенно обещала мне 15. Ох, как я по выходу из операционной на неё обиделся тогда.
Впрочем, ангиной после этого я и вправду не болел. Однако «светило» задело мне голосовые связки, и с тех пор у меня на память о детстве осталось два голоса – обычный мужской и тонкий. Можно легко переходить с одного на другой. Так что пранкер, я думаю, из меня мог бы тоже получиться отличным.
Школа – это регулярные медосмотры, это прививки. Тут уж я уколы терпел, не плакал, и даже смеялся над теми, кто плакал. А как же – «падающего толкни!» Но уже в первом классе на осмотре у зубного врача выяснилось, что у меня неправильное строение челюсти и прикус. Нижние зубы заходят за верхние, а надо наоборот. Направили на консультацию в городскую зубопротезную поликлинику, надели пластмассовую «капу», и надо было с ней есть, пить и говорить. Неудобно страшно. Но через две недели она слетела.
Во втором классе всё повторилось. Осмотр, диагноз, направление и… новый, только теперь уже металлический протез на нижние зубы. Правда, мне, как и Тому Сойеру с его разрезанным пальцем (и вырванным зубом!), в данном случае повезло. Теперь все мальчишки и в школе, и на улице просили меня показать свои «золотые зубы». Челюсть мне выправили, но предупредили, чтобы боксом я не занимался. Ну и, конечно, уже тогда мне пришлось познакомиться с советской бормашиной с педальным приводом. Зубврач ногой его качал и одновременно сверлил тебе зуб, причём без наркоза, наркоз (новокаином) делали только при удалении. Сказать, что мне это не нравилось – ничего не сказать. И слово «суки» было самым... произносимым из всех тех, которыми я тогда награждал своих лекарей. Женщины «зубихи» (так мы-мальчишки называли тогда зубных врачей) обижались и выговаривали бабушке: «Мальчик из приличной семьи, а так ругается…» А что делать, если мне было очень больно?
Надо сказать, что нам – жителям улицы Пролетарской, очень повезло в том, что на ней жил бывший земский врач доктор Милушев. Как только кто-нибудь из детей у нас заболевал, мамочки и бабушки бежали не в поликлинику, а к нему, и если только заставали его дома, то он никому никогда не отказывал. Приходил со старомодным саквояжем, и всегда… очень хорошо нас детей лечил.
Впрочем, о том, как именно это происходило, вы прочитаете в следующий раз. Доказано, что статьи слишком уж большого объёма обычно читаются плохо!
Продолжение следует…
- Автор:
- Вячеслав Шпаковский
Свежие комментарии