Старая

У дочери день рождения. Целых сорок лет! Как будто у нее у самой недавно было – сорок. Милые сердцу сорок. А сейчас – лучше не думать.

Голову не ломала – насчет подарка. Дочь понимает: мать на пенсии. Какие подарки? Если руками что-нибудь смастерить? Не научилась за жизнь. Да и желания не было. Чтобы выучиться мастерству – даже самому плевому – желание необходимо.

Душевная тяга. А тут ни рисовать, ни вышивать, ни фотографировать – ничего!

Решила обойтись малой кровью. Нашла три фотографии. На одной она сама в возрасте трех лет. На второй - нынешняя сорокалетняя именинница в этом же милом возрасте, а на третьей - маленькая внучка. Получилась эстафета поколений.

Наклеила фотографии на картон в виде лестницы. Вставила в рамочку. Получилось мило. Вот и подарок!

По дороге все-таки не удержалась и купила коробку конфет. Если у дочери не будет сладкого, то коробочка придется кстати.

Идет по улице. Народу никого. Вдруг увидела старушонку. Худенькая, горбатенькая, в каком-то замызганном ситцевом старом платье. Стоит, ручки к груди прижала. Маленькая, желтенькая, жалкая.

Поравнялась с ней. А старушонка и спрашивает: «Тетенька, а нынче какой год на дворе»? Она сказала. И пошла дальше. Идет и думает, что человек явно не в себе. Это и год, и тетенька. Видно, что не в себе.

Оглянулась. А старушонка по-прежнему стоит и худенькие ручки у груди держит. Еще прошла, снова оглянулась. В голову пришло: вот кто-нибудь валяется в траве, а мы думаем, что пьяница валяется. А может, и вовсе не пьяница, а у него приступ? Еще подумала, что сама несколько раз мимо проходила. А это же грех. Причем большой грех – мимо человека широким шагом.

А тут бабулечка. Наверное, у нее с головой не все в порядке. Из дома ушла, и никто не заметил.

Заставила себя вернуться. А та, бедная, стоит, на лице детская улыбка. И снова спрашивает: «Тетенька, а нынче какой год»? Она уже забыла, что спрашивала.

На улице прохладно. Ветерок. А на старушке древнее ситцевое платье. И больше ничего. Она стоит и свои ручки желтенькие, похожие на куриные лапки, у груди держит.

Спросила, мол, бабушка, где ты живешь? А та стоит и ничего не понимает. Только улыбается своей детской улыбкой. Что-то свое в воображении больном видит. Наверное, нет ни сознания, ни подсознания. Одна какая-то болезненная фантазия осталась.

Взяла ее за руку, как ребенка. Повела во дворы. А бабушка послушно идет, худенькими ножками семенит.

Двор большой. Много домов овалом стоят. А посередине огромный сквер. Идут, и она бабушку за руку держит.

Дети играют. Спросила. И они отрицательно головами покачали. Отправились по всему овалу. От дома к дому. И поражало странное безлюдье. Как будто жильцы вымерли.

А тут еще дочь названивает: где ты да где ты?

Обошли большой двор. Подумала: если в полицию позвонить? Но старушку жалко стало. Привезут в отделение. И что все эти мужики делать с ней будут. А старушка явно замерзла. И голодна. А вдруг ей, извините, белье надо будет поменять? И пока они какую-нибудь службу найдут. Пока ее куда-нибудь определят. Конечно, бабушка не соображает. Но она живая. И защемило что-то в сердце – от жалости. Маленькая и старая. Бродит по улице и про год спрашивает. И всем все равно. А она, старушка, жила. И жизнь свою прожила. А сейчас бродит, как бездомная старая птица.

Парень выпивший проходил. Она и у него спросила. Махнул пустой пивной бутылкой в сторону одного из домов. Отправились туда. Видит, идет женщина. Прямо к ним. Подошла, сказала, что это ее мать. Незаметно из дома выскользнула. Старушка сухонькая, ходит неслышно, как по воздуху летает. Вот и выскользнула.

Повела мать. И спасибо не сказала. Как будто так и надо.

А она дошла до скамейки. Упала на нее, и заплакала, как маленькая. От жалости. И к этой старушонке, похожей на бездомную старую птицу. И к ее дочери. И к себе. И к своей дочери тоже. От жалости. Человек же Образ и Подобие Божие. Что же это с нами? Что же это с нами?