Черт бы побрал эти корпоративчики – моя поджелудочная, воспалившись от сожранного и выжранного на очередном дне
рождения очередного бездельника из нашего многочисленного департамента
социальной защиты и обороны населения, решила меня наказать. Пришлось идти на
прием к врачу. А тот, посмотрев анализы,
результаты УЗИ, сокрушенно покивал лысоватой головой и сказал: надо ложиться.
С хирургом нашей
районной больницы мы знакомы и он согласился принять меня на дневной стационар. То есть прихожу в свою
палату с утра, прокапываюсь, получаю еще и укол в ягодицу и после обеда могу
идти на работу.
Койку мне отвели в четвертой палате, сразу у входа. Три
другие койки тоже заняты. Пока медсестра принесла мне чистую постель и заправила
ее, накоротке знакомлюсь с тремя другими сопалатниками. Эдик, худой субтильный
парень лет тридцати пяти, ходит с заклеенным пластырем оголенным животом.
Из-под пластыря торчит пластиковая трубочка с пузырьком на конце, куда из
поврежденного организма стекает всякая послеоперационная дрянь. Эдику недавно
вырезали грыжу. Говорит, вдруг у него,
такого тощего, ни с того ни с сего начало расти пузо, и он долго не понять, что это за фигня.. Над ним уже начали
посмеиваться на работе и дома: признавайся, мол, от кого забеременел. И только когда Эдик пошел в больницу, где его хорошенько прощупали и просветили. Вот
тогда и выяснилось, что это ни что иное, как неприлично разбухшая грыжа.
Напротив него мается от безделья эвенк Федя с загипсованной
рукой. Ему вот-вот должны снять болты,
скрепляющие перелом, и отпустить домой, в одну из таежных факторий. Ну и напротив меня лежит Григорий, ровесник Эдика.
Он бледный как смерть. У него три дня назад открылась язва с
кровотечением. Говорит, целый тазик крови наблевал, пока за ним приехала скорая. Григорий трое
суток валялся под капельницей в реанимации. То, что ему поступало в организм
через вену, было для него и едой, и
питьем.
Как стало получше, перевели из реанимации в общую палату. Голодный как черт, сегодня он решился поесть
супу в столовой. А суп оказался с
томатной поджаркой. И теперь Гриша
лежит, скрючившись и обхватив живот руками. Спрашиваю, может, медсестру
позвать. Нет, мотает головой Гриша, а то опять вернут на интенсивную
терапию. Может, само пройдет?
Ну, вот мне,
наконец, притащили стойку. Молодая медсестра, сосредоточено нахмурив
тонкие выщипанные бровки, неожиданно
очень больно проколола вену на сгибе
руке и поставила капельницу.
Капает медленно, зараза. А я рассчитываю в два часа уже быть
на работе, машина за мной придет. Свободной рукой дотягиваюсь до
регулировочного колесика на трубочке, по которой в меня вливается смесь
каких-то лекарств, кручу его кверху. Капать
стало гораздо веселее. Ну, с Богом! И только собрался прикемарить, как по
коридору две сестры с грохотом проволокли каталку.
Сквозь открытую дверь палаты успел заметить, что на ней лежит мужик с заострившимся носом и ужасно
громко храпит. Я хоть и не медик, но по этому храпу сразу понял: страдальца
разбил инсульт.
Любопытный Эдик, держась за живот, выползает в коридор и скоро
возвращается с новостью: это привезли всем известного у нас в городке спившегося адвоката Т. И у него точно инсульт.
Причем, говорят, уже второй. Блин,
неужели первый ничему не научил?
Реанимация через две палаты от нашей. И хорошо слышно, как
там с дребезжанием затарахтел отечественный аппарат искусственного дыхания. Это
медики начали вытаскивать адвоката. Что ж, может, и вытащат – сейчас с инсультом борются
достаточно успешно, хотя на окончательное
выздоровление при таком диагнозе рассчитывать не приходится.
Тут уж или ногу будешь приволакивать, или рука плетью
повиснет, а то и морду перекосит. Кому как повезет, короче. Главное, не
остаться неподвижным чурбаном с глазами. Вот это уж наказание так наказание. И
главным образом не самому чурбану – ему-то что, лежи себе, лупай глазами да
жди, когда все выгребут из-под жопы (ходить-то под себя будет, бедолага).
Страдать будут родственники, на чье попечение
свалится этот чурбан с глазами. Тьфу, тьфу, упаси, господи, от такой напасти!
Уж лучше крякнуть сразу…
Снова пытаюсь вздремнуть, но тут приперлась санитарка, громко
чавкающая жевательной резинкой и, стуча шваброй о ножки кроватей, стала протирать полы. Однажды я лежал здесь же, в хирургии, с
приступом язвенной болезни. Только задремал после капельницы, и вот так
же проснулся от громкого чавканья.
Заворочался, с неодобрением покашлял в спины двоих чего-то жующих и негромко переговаривающихся
соседей-аборигенов, и едва не свалился от страха на пол, когда они оба разом
повернулись ко мне. А кто бы ни испугался: губы у них были окровавленные, в
руках они держали по куску чего-то бурого. Третьего из их дружной компании не
было. Неужто замочили и доедают?
- Печенку будешь? – приветливо осклабился один из едоков,
протягивая мне тарелку с грубо нарезанными
кусками оленьей, как я, наконец, понял, печенки. – Передачку нам, вишь, принесли. Надо сожрать, пока совсем не
растаяло. Вот только соли нет. Ануфрия
послали на кухню, а он, сука, уже час ходит.
Да печенка и так вкусная. Весенняя, свежая. Витамины!
Я вежливо отказался и перевел дух. Блин, чего тут только не
насмотришься! Лет пять назад жена вот так же весной уговорила меня лечь на
дневной стационар и прокапаться витаминами, для укрепления ослабшего за зиму иммунитета.
Старшая медсестра Любовь Александровна показала палату, в которой мне
предстояло принять десять капельниц. Ну, зашел. Из пяти коек три были заняты.
Поздоровался с мужиками и плюхнулся на койку у окна. Те
как-то подозрительно переглянулись. Потом один, с перевязанной головой - тот, что через койку от меня, говорит:
- Ты бы лучше лег вот на эту, среднюю.
- А че такое? – начал было заводиться я (нет, не зря жена
меня послала прокапаться – нервы к концу нашей беспросветно длинной зимы почему-то становятся
ни к черту). – Мне эта нравится. Я же
вижу, что свободная.
- Ну да, вчера освободилась, - подал голос другой обитатель палаты, постарше и с одутловатыми
небритыми щеками, он лежал на койке у входа. - А спроси нас, как она
освободилась?
Ну, я не гордый, спросил.
- А грохнули вчера того, кто на ней лежал, – сообщил мне сосед. – Вот тут, в нашей
палате.
Меня как ветром сдуло – через секунду я уже сидел на средней
кровати. И слушал кошмарный рассказ.
На койке напротив того, что с небритыми щеками, то есть тоже
у входа, лежал эвенк неопределенного возраста, щупленький такой. А на месте, которое я хотел занять, обитал здоровенный, под два метра ростом, Сергей Г. (его жену я знал, работала в управлении финансов), бывший
десантник, участник первой чеченской кампании.
Серега лежал здесь с почками уже третью неделю, скучал. В
тот злосчастный вечер он смотался в магазин по соседству и принес в палату пару пузырей водки. Ближе к отбою они всей палатой, а было
их четверо, раздавили эти пузыри.
Серега дал пару раз выпить и аборигену, хотя
почему-то и недолюбливал его, несуразного такого, с не менее несуразным для
него именем Христофор, косматого, низкорослого и кривоного, и постоянно подкалывал.
На широком подоконнике единственного, но большого окна палаты стоял Серегин телевизор с
подключенным к нему видаком. В тот вечер, когда они разделались с водкой, он включил какой-то крутой боевик – с грохотом
выстрелов, жуткими воплями убиваемых и убивающих. Уже и
дежурная медсестра пару раз заходила с требованием выключить или убавить
звук, и соседи стучали в стенку.
Одна Серега то ли был глуховат, то ли его забрало от
выпитого, но звук видака он ни в какую
убавлять не хотел. Тут проснулся уже захрапевший было Христофор и недовольно попросил убавить звук. Серега и ухом не повел.
- Слышь, ты, длинный! – с неожиданной злостью проорал со
своей койки абориген. – Или выключи свой видак, или я сейчас встану и разобью
его на хрен!
Это было что-то новое. Обычно на все подковырки Сереги
Христофор лишь застенчиво улыбался и что-то бормотал себе под нос. А тут,
смотри-ка, голос у него прорезался. Водка смелым сделала. Причем, Серегина
водка!
Серега рассвирепел, встал со своего места, все же убавил
звук видака, затем вплотную подошел к
койке Христофора и обложил чудовищным матом его, всех его родственников, мало того
- всех соплеменников.
Никто даже опомниться не успел, как Христофор подлетел со своей койки, схватив валяющийся на тумбочке
большой раскрытый складник, которым ему доверили открыть банку каких- то
консервов во время недавнего застолья да так и оставили у него, и два раза со
всего размаха ударил Серегу в грудь.
Серега захрипел и, запрокинувшись назад, упал на спину и
засучил длинными ногами.
- Ты че наделал, урод? – закричал со своей койки Антон - тот, с перевязанной головой, который стал
потом моим соседом по палате.
- Ага, ты тоже хочешь, да? – почти спокойно спросил Христофор и, сжимая в
руке окровавленный складник, закосолапил
к койке Антона. Антону стало по-настоящему страшно: он хоть и поздоровее
Христофора, но у того в руке был нож, с которого капала еще теплая кровь только
что заваленного им богатыря Сереги. То же самое рассвирепевший пьяный эвенк
явно собирался проделать и с Антоном - видимо, припомнив, как Антон постоянно
обидно хохотал, когда Серега издевался над ним.
- Меня, блин, спасло
только то, бля, что я успел схватить
подушку и прикрыться ей! – возбужденно брызжа слюной, рассказывал Антон. – Он подушку-то мне успел
распороть, блин, а я перепрыгнул вот через твою койку, бля, и выскочил в
коридор!
Все это происходило при звуке хоть и приглушенного, но все
еще достаточно громко работающего видака, и при его же зыбком свете, и походило, наверное, на кошмарный сон. Я
поежился.
- А ты-то где был? – спросил я у того, небритого, что был
соседом Христофора.
- А я че? Я еще раньше убежал. За помощью, -
честно сказал небритый.
И мы все расхохотались.
Но тогда, конечно, никому было не до смеха. Христофор пришел
в себя, бросил нож и босиком убежал по коридору вглубь хирургического отделения, оставляя на
кафельном полу следы от перепачканных
кровью подошв. Там, за операционной, был
спуск на первый этаж, в поликлинику, запертую снаружи на ночь. Вот по этим-то
следам Христофора, спрятавшегося под одной из низких и широких кушеток для посетителей, нашли и повязали приехавшие менты. Христофор оказался самым настоящим психом, состоящим
даже на учете. И до поры не буйным.
Вместо зоны его
отправили на принудительное лечение.
А Серегу, который в иной ситуации таких, как Христофор, смог
бы одной левой уложить штук с пяток, отправился на кладбище, оставив вдовой
длинноногую красавицу-жену и двоих несовершеннолетних еще детишек.
…Ну, все, капельница моя кончилась. Мой новый сосед по
палате язвенник Гриша перестал раскачиваться на койке с обхваченными руками животом и спросил:
- Че, медсестру позвать, чтобы отключила?
- Да ну, - беспечно сказал я ему. – Ты лучше сам иди-ка все же к врачу. Вон уже,
зеленый весь сидишь. Как бы чего не случилось.
Гриша понуро покивал головой и зашаркал тапками по коридору
в ординаторскую. А я привычным жестом выдернул иглу из вены и тут же наложил на
пролившийся темной венозной кровью прокол оставленную медсестрой
проспиртованную ватку, крепко согнул руку в локте. Еще пять минут – и можно
переодеться и идти на выход, куда за мной должна подъехать машина.
А завтра снова сюда. Будем надеяться, что никаких эксцессов в моей палате, и вообще в больнице,
за эту ночь не случится…
Свежие комментарии