В нашем взводе был
здоровенный, под два метра ростом, но почему-то в попе шире, чем в плечах,
хохол Коля Карачун (фамилия изменена по
причинам, о которых узнаете ниже). Служили мы
в Костромской области, а вернее будет сказать, ишачили на строительстве
ракетной шахты и сопутствующей ей инфраструктуры.
Площадка эта, в виде 25-метровой дырки в земле и сопутствующих
объектов, коммуникаций находилась в глухой лесной чаще, и в то же время всего в паре километров от костромской
автотрассы. Мы жили при этой подземной стратегической дырке в самостроевских
щитосборных казармах. Сам объект
охранялся довольно тщательно, а вот территория части даже не была обнесена банальной
колючкой. Иди куда хочешь.
Но куда было идти, когда за казармами сразу же начинался
дремучий лес, в котором трещали кустами и хрустели чьими-то костями медведи,
бесшумно бродили кистеухие и алчноглазые рыси, а всего в нескольких десятках
километров от нас еще не так давно, всего-то в семнадцатом веке, сгинул экспедиционный отряд польских оккупантов, ведомый местным
патриотом Иваном Сусаниным?
Правда, километрах в восьми от части находилась деревушка на десятка два домов с задорным названием Петухово, до которой
можно было добраться без риска повторить
судьбу бедных шляхтичей, то есть не лесом,
а по костромской трассе.
В этом Петухове имелся
крохотный магазинчик, в котором контрактники
и офицеры, а порой и солдаты (разумеется, независимо друг от друга) иногда затаривались водкой. А жили в этом
Петухове преимущественно бабки да дедки. Ну и было еще несколько более- менее
молодых женщин. Но замужних.
Причем мужья, суровые леспромхозовские мужики с натруженными от топоров руками и
всегда насупленными бровями, почти постоянно были при своих женах –
спрашивается, когда же они валили лес? Так что иного смысла ходить в это Петухово, кроме как за водкой, не было никакого.
А вот ефрейтор Коля Карачун, командир одного из отделений
нашей роты, где-то с середины июня
повадился туда шастать едва ли не через день. А вернее – через ночь, потому как
из расположения части он исчезал сразу после отбоя. Как Коля хвастался, он в
этом Петухове нашел-таки незанятую вдовушку, которая и ждала его с огромным
нетерпением, чтобы дать Коле Карачуну.
- Ах, пацаны, яка гарна, яка смачна баба! – плотоядно жмурясь, рассказывал потом в курилке
под недоверчивое и завистливое
молчание «пацанов» ефрейтор Коля Карачун. И голодное солдатское воображение тут
же рисовало перед каждым слушателем судорожно
дергающуюся меж широко раздвинутых,
сметанно белых ляжек неведомой
вдовицы обширную карачуновскую задницу,
и каждому хотелось от души дать пинка
этой блаженствующей жопе, чтобы тут же самому утвердиться между
бесстыжих, многообещающих вдовициных
ляжек...
Так бы мы Коле завидовали и дальше, если бы не один случай. Уже
начался июль, и погода становилась еще жарче. Прятавшиеся от зноя под сенью деревьев, травы
и кустов свирепые костромские комары
(полосатые как осы, да и размером чуть
поменьше), с нетерпением дождавшись
захода солнца, покидали свои
убежища и зудящими тучами налетали на расположение части, чуя свежую,
практически еще ничем не испорченную
молодую кровь.
Их было так много, что даже спокойно покакать в общем
сортире не было никакой возможности -
эти кровопийцы поджидали нас и там и с вожделением накидывались на оголенные
солдатские задницы и все, что свисало
пониже.
В казармах он полчищ комаров также стоял неумолчный зловещий звон – за день через без конца
открываемые-закрываемые двери и открытые для проветривания форточки
их набивались мириады. И чтобы
обеспечить личному составу относительно спокойный и бескровопролитный сон, специально
выделенные старшиной бойцы перед отбоем выкуривали кровосовов из казармы дымом
от хвойных лап, разожженных в ведрах.
Вот в одну из таких душных комариных ночей я стоял у
тумбочки дневальным по роте. Когда все
пацаны «отбились», а старшина роты
закрылся в каптерке пить водку с
контрактниками-сержантами, ефрейтор Коля
Карачун сполз со своей кровати и при полном параде – гимнастерке и галифе из
пэ-ша (полушерстяная ткань), -
направился к выходу из казармы.
- Что, опять в свое Петухово? – дружелюбно спросил я его. По Уставу я, конечно же, должен был спросить совсем о другом: дескать,
куда это ты, товарищ ефрейтор, направляешься
при полном параде? Уж не в самоволку ли? Но в стройбате, тем более в
глухом сусанинском лесу, Устав действовал довольно условно. Здесь
существовали свои законы, смысл которых
сводился к одному: «да пошло оно все!»
Коля Карачун загадочно улыбнулся мне, сделал ручкой и вышел
из казармы, осторожно прикрыв за собой дверь.
Прошел час. Моя родная третья рота, заходясь в дружном
здоровом храпе, дрыхла без задних ног. Храп этот перемежался частыми шлепками
по телу - пацаны и во сне продолжали изничтожать досаждающих комаров. Очень хотелось спать и мне.
Через полчаса можно было идти будить сменщика. А пока я
решил сходить пописать да глотнуть
свежего воздуха - казарменный дух становился все плотнее и насыщеннее, и
передать словами его оттенки и нюансы я
не берусь.
Ночь была чернильно
темной, но звездной и ласково теплой – дневная жара ушла. Территория части
освещалась редкими фонарями у входов в казармы, столовую да около штаба батальона и гаража. До других,
большей частью хозяйственных строений,
их слабый желтый свет едва дотягивался.
В туалет я не пошел – далеко. И я решил зайти за темнеющую
сразу за столовой бревенчатую баню. Ее, как и все вокруг, солдаты выстроили сами. Мылись мы в ней повзводно, на каждый сеанс
выделялось по два часа, и эта вроде небольшая с виду банька за
субботу и воскресенье пропускала через себя весь наш батальон. В остальные дни
она скучающе стояла себе под замком, дожидаясь очередной помывки.
Я дошел до бани, подсвечивая себе фонариком – он всегда
лежал в тумбочке дневального на всякий случай, - встал под стеной, и только собрался
сделать свое мокрое дело как услышал подозрительный
звук.
Он доносился из-за небольшого застекленного оконца
предбанника. Звук этот был похож на тот,
который сейчас в дружном хоре
подбрасывал крышу над оставленной мной без присмотра казармой. То есть,
в предбаннике, похоже, кто-то храпел!
Хм, кто же там может быть – баня-то под замком! Я подошел к
двери, посветил фонариком – навесного замка на ней не было. Толкнул дверь, она
была заперта изнутри. Храп стал слышен более явственно. Надавил на дверь
посильнее, и в образовавшемся зазоре высветил фонариком железный пруток - дверь
была закрыта изнутри на крючок. Я просунул в этот зазор палец, поддел им
крючок, и дверь распахнулась.
- А, кто это? Чого трэба? – услышал я испуганное бормотание и высветил фонариком
привставшего с широкой деревянной лавки
всклокоченного… Колю Карачуна!
- Хы, а где же твоя вдовица, чтоб мне удавиться, а, Коля? – только и
спросил я. – И кого это ты тут, с позволения сказать, трахаешь, с таким зверским храпом?
-Бачишь ли, тут вопрос не в том, кого я трахаю, - усмехнулся наконец пришедший в
себя Карачун. – А в том, шо мэне здесь
не трахають эти сволочные комары, трясца их матери!
Вот и все таинство Колиных самоволок. Когда в казарме
становилось особенно душно и комары зверствовали пуще обычного, он уходил спать
в баню (ключ раздобыл в хозвзводе).
А чтобы пустить нас всех по ложному следу – ни с кем не
хотелось делиться прохладным предбанником, - да и придать ореол романтичности своим
отлучкам и возвращениям в казарму перед самым подъемом, - Карачун и выдумал эту
самую «Смачную вдовицу».
Надо отдать мне должное, я по убедительной просьбе Николая
никому в роте не открыл истинную причину
его «самоволок». Вот рассказываю эту историю только сегодня, спустя …дцать с лишним лет.
Мне бы в разведке служить с такими
качествами, а я, блин, в стройбат угодил. Хотя… Хотя в стройбате
было куда интереснее! Уж поверьте мне…
Свежие комментарии