В начале 90-х финские кинодокументалисты сняли в совхозе
«Полигусовский» прекрасный фильм о жителях этого таежного села, об оленеводах.
Съемочная бригада как приклеилась к одной молодой эвенкийской семье, кочующей
вместе со своим стадом по тайге, так и не отставала от нее в течение нескольких
месяцев.
Камера неотступно следовала за оленеводами, фиксируя каждый их шаг,
каждую мельчайшую деталь несложного таежного быта, и люди, привыкшие к
оператору, уже не обращали внимания на
него и жили своей обычной жизнью, отчего потом
у зрителя, смотревшего этот фильм, создавался эффект собственного
присутствия в оленеводческом стойбище.
Когда лента была отснята и смонтирована, творческая бригада
сочла нужным привезти ее из своего далекого Хельсинки на премьерный показ к
персонажам фильма, в эвенкийский поселок Полигус. Оттуда в Туру финские
киношники вернулись, опьяненные успехом
(стены сельского Дома культуры во время демонстрации фильма никогда еще не
видели такого количества зрителей, не
дрожали так от аплодисментов), и не только. Когда я напросился на интервью с
финнами и пришел ближе к обеду в гостиницу, то нашел их, и особенно
режиссера, заросшего неожиданно черной
роскошной бородой, явно «поврежденными» вчерашним. Тем не менее, разговор у нас получился, материал обещал
быть интересным, оставалось задать еще пару уточняющих вопросов. И тут
сопровождающая финнов переводчица, молодая разбитная девчонка, сообщила, что им пора на обед, а потом и в
порт, на самолет
- А можно, я пойду с вами?
– попросил я. – Надо бы
договорить…
Переводчица коротко переговорила с киношниками. Те согласно
закивали головами. Я сказал, что подожду их в холле гостиницы. Только вышел из
номера, как услышал характерный звон стекла, бульканье… На обед мы пошли в ресторан (днем – обычная
столовая) «Орон». Все были нормальными, а вот режиссера уже начинало заносить
на ходу. «Ты смотри, - еще подумал я, - глушат-то водку они по-нашему,
по-русски. Значит, правду говорят и пишут о финнах, что они специально мотаются
на выходные в Питер попьянствовать, поскольку спиртное у них очень дорогое».
В полупустой столовой финнам предложили гороховый суп, на второе – котлеты из
оленины, были еще какие-то салаты. Я включил и поставил на стол
диктофон, и пока киношники хлебали суп, продолжал «добивать» их
вопросами. Бородатый режиссер после каждой отправленной в рот ложки супа как-то
странно гримасничал и все больше хмурился.
Было видно, что его совершенно развезло, и на мои вопросы за него уже вовсю отвечал сценарист.
Внезапно режиссер что-то проворчал, залез себе в рот и… вытащил
оттуда сначала нижнюю, а потом и верхнюю
вставные челюсти. Все сидящие за столом
остолбенели, а потом нервно захихикали.
Режиссер, продолжая что-то сердито шамкать, носовым платком счищал со своих пластмассовых
запчастей налипшие горошины. Меня же при этом поразил не столько сам этот
скотский поступок пьяного, хотя и
именитого финна, сколько то, что он в таком возрасте – ему было не более
сорока, - оказался совершенно беззубым.
Переводчица, с трудом удержав рвотный позыв (признаться, и
мне, повидавшему всякого, было также не
по себе), извинилась за своего подопечного, в том числе и от имени его
соотечественников.
- Да ладно, чего там, бывает, - успокоил я ее. Уже можно
было раскланиваться. Но вот так сразу уйти было как-то неловко. Еще подумают,
что обиделся. Финны между тем допивали жидкий чай. Сценарист купил
переводчице «сникерс». Та ловко разделила шоколадно-ореховый
батончик ложкой прямо на фантике на
несколько частей, и довольно жмурясь, по очереди стала отправлять их себе в
рот.
Наконец, обед закончился, и мы все пошли к выходу. Тут
бородач снова забеспокоился и о чем-то спросил переводчицу. Она сердито
ответила ему. Финн, упрямо выставив свою бороду, повторил вопрос более
настойчиво.
- Где тут туалет, не подскажете? – вздохнув, спросила меня
переводчица.
- Кажется, за углом, - вспомнил я. Ну да, а где же еще –
всегда и везде за углом. - Пусть идет
прямо по коробу теплотрассы, там увидит. Только поосторожнее, там может быть…
ну, скользко.
Дело было зимой. Пьяного режиссера в такое рискованное
путешествие одного не отпустили. Его вызвался сопроводить оператор. Взяв
бородача под локоток, он помог ему забраться на заснеженный короб теплотрассы, и бережно подталкивая
сзади в спину, повел в сторону дощатой будки.
Туда они шли медленно. Оттуда
вылетели пулей. Глаза у обоих финнов были испуганные. Еще минуту назад
пошатывающийся режиссер был совершенно трезвым. Здесь, же у столовой, мы распрощались. Финны
отправились в гостиницу, собираться в дорогу. Я хотел было идти к себе в
редакцию, но сначала решил заглянуть в ту самую скромную будку, которая так
напугала финнов.
То, что увидел я, ошеломило даже меня. Во-первых, дощатые
двери сортира на две персоны были открыты настежь и не закрывались, поскольку
были вмерзшими в лед, происхождение которого не вызывало лишних вопросов.
Во-вторых, в самих кабинках покоились не менее чем полуметровой высоты пирамиды. Не верилось, что это мог «создать»
человек, существо думающее. Но
примерзшие окурки, смятые газетные
клочья выдавали, что сортир регулярно посещают люди и карабкаются на эти самые пирамиды, чтобы сделать их еще
выше…
А фильм тот об эвенкийских оленеводах на каком-то
международном кинофестивале получил престижную премию. Бородатый же режиссер
вскоре умер у себя там в Хельсинки. Остается лишь надеяться, что не от полученного
в Туре потрясения.
Свежие комментарии