Она всегда сидела за задней партой. Тихая, молчаливая, смотрела исподлобья и, кажется, не доверяла никому.
Я работала в этой школе с сентября: новая жизнь, новая школа, первый класс. Окунулась в работу с головой. Маленькие первоклашки понемногу привыкали, оттаивали, превращаясь в ласковых и умных ребят. Все кроме неё.
Я сразу поняла, что у нас с ней будут проблемы. Весь вид говорил об этом: поношенная одежда, неопрятный вид, отсутствующее выражение лица.
Ребята и сами сторонились её, на переменах она чаще всего стояла возле стенки, озираясь, словно дикий зверёк.
Уроки она не делала, читать не умела, хотя уже шёл ноябрь и многие ребята читали довольно сносно. Но, когда дело доходило до неё Прасковья молчала, глядя в учебник, а лицо становилось настолько красным, что почти сливалось с её огненными волосами.
– Прасковья, ты учила дома буквы?
Девочка молчала, потупив взгляд.
"Ну почему она молчит?" – думала я, пытаясь успокоиться. Меня жутко бесил этот глупый потухший взгляд. И как насмешка судьбы или проверка на прочность была Прасковья.
******
Я сидела за столом, проверяла тетради, когда зашла директриса. Вера Александровна осмотрелась и подошла к столу. За несколько месяцев я немного изучила её характер и понимала, что пришла она не просто так. Она всегда придерживалась правила, что к любому ребёнку можно найти подход, и пропагандировала методику советского педагога Шалва Амонашвили. Он был автором концепции гуманной педагогики, я и сама восхищалась этим учителем, но любить всех детей так, как он я не умела, возможно, в силу своего возраста.
– Елена Николаевна, как ваши дела? – спросила директриса.
– Спасибо. Всё хорошо.
– А я бы так не сказала.
Я удивлённо посмотрела на неё.
– Наша школа вот уже два года держит планку: у нас нет отстающих детей. Заметьте, Елена Николаевна, я никого не принуждаю завышать оценки, учителя общаются с детьми, поддерживают их, помогают. И добиваются удивительных результатов. Главное в нашем деле учить детей, а учить их нужно не только общепризнанным наукам, но и любви. Понимаете?
Я кивнула.
– Тогда надеюсь, ваши первоклассники все вместе перейдут в следующий класс. Время ещё есть.
– Хорошо.
******
Я долго думала, не спала ночь, чтобы заставить себя принять мысль, что мне придётся возиться с тупой недоразвитой девчонкой. Всё моё нутро отвергало её, противилось и не соглашалось. Лицемерить тоже не хотелось. Я уже готова была подать утром заявление на увольнение, но здравый смысл тут же отдёрнул подобные мысли. Идти мне было некуда, да и работу найти молодому сотруднику без опыта было крайне сложно. К утру сменив в третий раз носовой платок, опухшая от слёз, я с трудом забылась сном.
Утром разговор с Прасковьей уже не казался таким страшным. Решила оставить её после уроков и попробовать поучить с ней буквы вместе. Проверим насколько меня хватит. Ну а если не получится, то я уже знала, что скажу директриса.
После третьего урока ребята особенно галдели перед классом, даже с закрытой дверью я слышала непрекращающийся хохот. И чтобы хоть как-то их успокоить, я открыла дверь и уже хотела прервать голоса расшумевшихся ребят громким окриком, но моё внимание привлекла безобразная картина.
Прасковья стояла в углу, спрятав лицо в ладонях, окружённая одноклассниками. Они громко скандировали одно слово: "Параша! Параша! параша!"
Моё сердце замерло от ужаса за эту маленькую глупую девчонку, которую нерадивая мамаша додумалась назвать таким именем. С трудом сдерживая эмоции, чтобы спокойно сделать замечание ребятам, я подошла к толпе и громко спросила:
– Кто начал этот беспредел?
Толпа замолчала, головы словно по команде опустились вниз. В коридоре повисла непривычная тишина, нарушаемая тихими всхлипываниями девочки. Только один смотрел на меня с вызовом.
– А мы ничего такого и не делаем. Это же её имя.
– Её имя Прасковья, и если ты не в состоянии его выговорить, прошу вообще больше не подходить к ней.
Я протиснулась сквозь ребят, обняла девочку и заявила.
– С этого дня я запрещаю хоть как-то обзывать Прасковью. К ней теперь можно подходить только, если вы хотите её угостить, улыбнуться, сделать комплимент. В остальных случаях за любое прозвище я буду ставить двойку. Ясно?
– Да, – вразнобой соглашались ребята.
Кто-то кивнул, кто-то промолчал и опять один голос из толпы громко возразил.
– Не имеете права. А если поставите, будете говорить с моей мамой.
Стас всегда выделялся среди ребят замашками лидера. Во главе большинства проказ и шалостей чаще всего стоял он.
– Ну, попробуй – увидишь, – коротко ответила я и увела Прасковью в класс.
Не знаю, что повлияло на неё то ли защита с моей стороны, то ли я настолько ошибалась в ней, но в этот же день мы остались с ней после уроков. Она всё прекрасно понимала и помнила все буквы, но соединить их в слоги никак не могла. Я не стала наседать на неё в этот раз. То, что она оказалась нормальной умной девочкой, радовало меня.
Так прошло две недели. Мы каждый день оставались после уроков на полчаса, чтобы немного позаниматься. Она всё так же молчала, отвечала только на вопросы, но я видела, что она с каждым днём всё больше расслаблялась в моём присутствии, иногда даже промелькивала улыбка, а щёчки розовели, когда у неё получалось прочитать слог. Я стала носить для неё сладости. Прасковья сначала отказывалась, но через несколько дней приняла маленькую конфетку – леденец.
На большие шоколадки она смотрела со смешанным чувством обожания и страха. Меня это пугало. Да и вообще многое в поведении девочки казалось странным.
Однажды она не пришла. Я ждала, что кто-нибудь из родных оповестит о причине отсутствия Прасковьи, но никто не позвонил и не пришёл. На третий день я спросила разрешения у директрисы посетить семью Грачёвых и, получив согласие, отправилась туда сразу после уроков.
Домофона в квартире не оказалось, пришлось звонить в другую квартиру. Деревянная дверь, обшитая потрёпанным кожзамом, наводила на мысль о благосостоянии семьи. А пока я искала глазами звонок, из-за двери донеслись отборные ругательства. Я постучала. Крик стих. Послышалась какая-то возня в коридоре, дверь открылась настолько, чтобы вылезло опухшее лицо немолодой женщины.
– Чего вам?
– Я учительница Прасковьи Баженова Елена Николаевна. Она не ходит в школу, вот хотела бы узнать причину.
– Здрасьте приехали, а чё теперь учителей и по домам заставляют ходить?
– Меня никто не заставляет, просто вы не предупредили, что случилось, телефона вашего нигде нет. Поэтому и пришла… узнать, что с дочкой вашей.
– Да нормально всё. Приболела маненько и всё.
Неприятное чувство свербило в груди и не давало мне попрощаться и уйти.
– Простыла?
– Ну.
– А врача вызывали?
– Вам то какое дело? Чего докопалась? Выздоровеет и придёт.
Она уже собралась захлопнуть дверь, но я пригрозила, что приду с полицией, если она мне не покажет Прасковью.
Женщина задумалась на секунду, матюкнулась и открыла дверь. В ноздри ударил спёртый запах грязного белья и мочи.
– Прасковья! – позвала её женщина.
Из тёмного коридора с левой стороны показалась чумазая мордашка девочки. Увидев меня, она рванула к двери, но злой взгляд пропитой тётки остановил её в двух метрах от порога.
– Какого фига ты выперлась? У тупица, а ну, пошла обратно в комнату, – сквозь зубы процедила женщина.
Её плечики опустились, она словно уменьшилась, бросила на меня украдкой взгляд и пошла обратно. То, что я посчитала грязью, оказалось кровоподтёком во всю щеку.
– Нет, Прасковья подойди ко мне, – сказала я железным голосом, откуда взялось спокойствие, я не знала. Внутри всё тряслось от гнева и волнения.
Прасковья подошла. Женщина молчала.
Я вывела девочку в подъезд, чтобы осмотреть при дневном свете, и ужаснулась. Всё лицо покрывали ссадины и синяки.
– Господи, Прасковьюшка, что с тобой случилось хорошая моя?
Я присела перед ней и обняла.
– Забери меня, пожалуйста, шепнула она мне.
Сердце рвалось на части, ведь я знала, что забрать её не могу.
– Солнышко, послушай. Я сейчас с твоей мамой поговорю и она тебя больше бить не будет.
– Это не мама. Мачеха. Мама умерла, когда я маленькой была.
Господи, сколько всего выпало на долю этой малышки.
– А папа где?
– Папа пьяный спит. Это он меня побил за то, что я телевизор сломала.
– Телевизор сломала? Как же ты умудрилась?
Я старалась улыбаться, чтобы подбодрить её.
– Не знаю, он просто перестал идти.
В тот день я не смогла забрать Прасковью, но пригрозила мачехе полицией и соцзащитой. Сказала, если они хоть пальцем тронут дочку, я затаскаю их по судам, но лишу родительских прав. Мой настрой и слова произвели нужное впечатление. Я больше не видела девочку в синяках, а когда она не приходила в школу – шла проверять её. Они знали об этом и не трогали девочку.
Прасковья ожила, всё чаще стала улыбаться. Я иногда дарила ей одежду и игрушки, но только на праздники, иначе она отказывалась принимать. Со временем она стала приходить ко мне в гости. Мы занимались с ней учёбой, играли, смотрели мультфильмы. К Новому году она читала лучше всех и год закончила на отлично.
А вчера мне пришло приглашение на свадьбу. Моя девочка выросла, встретила прекрасного принца, как мы с ней часто читали в сказках, а потом в подростковом возрасте мечтали, что у неё будет самый добрый, самый красивый муж и дружная семья.
Её жизнь сложилась прекрасно, ведь именно искренняя любовь делает нас живыми.
Свежие комментарии