Постоянный автор "Красноярского рабочего" Анатолий Зябрев проехал по ряду селений Восточного Присаянья ("Красноярский рабочий", N 58, 05.06.2015 года), записал на диктофон несколько своих разговоров с местными жителями. Сегодня публикуем очередной разговор известного писателя, зашедшего во двор к одиноко проживающей в Уяре 80-летней Евгении Александровне Кривенко.
Писатель: Евгения Александровна, мне необходимо с вами поговорить. Зачем это надо? Я пишу книгу о современниках. И через 50 лет, и через 100, через 200 чтобы наши потомки могли что-то узнать о нас. Правду, только правду.
Е. А.: "Новые Заветы" прочитала "от и до". Могу рассказать... Про Иегова ещё...
Писатель: Нет, нет. Не об этом. Где родились, где жили?.. Как?
Е. А.: Родилась я в деревне Матушки, сейчас она заброшена. Недалеко это, Партизанский район. Теперь вот здесь, слава Богу, живу, при огороде. Где силы беру? Дак от берёзы... Подойду к берёзе, обниму и говорю: "Берёзонька, дай мне здоровья". Она и даёт. Ещё почки не распустит, я к ней иду. Когда корней травных в бурьянах накопаю. Очень опять же полезно.
Вот на той неделе упала, ударилась. Заварила кореньев, попила - и снова бегаю. Огород большой, весь засаживаю, пустым не оставляю, грех. По три раза за лето пропалываю, тяпкой протяпываю. Утром до солнца выйду и весь божий день на земле. Кто-то скажет: отдохнула бы! А чего отдыхать-то? Лень заведётся. От лени и болезни начнутся.
Мама моя работы не боялась, на девятом десятке скончалась, царство ей небесное. Хвощ, пустырник, пижму мама пила. Чужих людей в огород помогать не зову. Чужие-то разве так сделают, как сама, аккуратно. Половину картошки в земле оставят чужие-то. Сама и стаскаю в мешках в подпол. И зиму заботы нет.
Писатель: Семья-то у вас где? Дети где? Были?
Е. А.: А что? Я глухая, плохо слышу. Громче говорите.
Писатель: Дети где?
Е. А.: Дети? Где ж им быть? В Красноярске. Как выросли, так и разлетелись. Двое было. А третий семилетним помер. Утонул... Огородом вот да пенсией живу. А работала на железной дороге. Путейкой. Рельсы ворочала. Вынуждена была уволиться. А так бы пенсия была большая.
А получилось как? Проверяющие начальники пришли, спрашивают: где бригадир? А он пьяный в теплушке лежит. Я побежала да и закрыла на замок, чтобы не увидели пьяным. Хотела добро сделать, а вышло, значит, наоборот. Всё равно увидели. Бригадир ещё и заявление на меня написал. Я обиделась и уволилась. В охране потом работала. Имущество казённое караулила. И в пекарне булки пекла. И в пошивочной работала, телогрейки, бушлаты для рабочих шила. Дома не сидела. А пенсия всё равно не та, что была бы, если бы с путейщиц не ушла, если бы на бригадира не обиделась.
Да и ладно. Огородом живу. Викторию, окромя картошки, сажаю. Как Иван Купала наступит, так она, ягодка, и краснеет, на базар успеваю сбегать с ведёрком. Покупатели покупают, если дорого не запрашивать. А зачем дорого-то? Не люблю, когда дорого.
Писатель: Дети-то не забывают?
Е. А.: Когда у самой руки-ноги есть, дети-то что?.. О матери думать времени нет у них. Сам-то, когда отец бы живой был, наведывались бы чаще. Давно это уж было. По утере кормильца я получала. Работал он сварщиком в артели, всем нужный. Коровники, телятники строили. Убили. Деньги на артель получил, чтобы раздать рабочим, а его встретили и убили. Он был в бригаде профоргом, получку в бухгалтерии всем получал и всем раздавал.
На этот раз не успел раздать, потому что не дали раздать, убили. Он что хотел сделать? Хотел, чтобы выдать... Когда работу закончат. Иначе, думал, напьются и ничего не закончат. Рассердилась на него артель - и убили. Нетерпеливые мужики были, горячие. Выпить всем хотелось. Выходит, мой-то Иван сам виноват. На объекте было. Мне привезли его домой мёртвым. Суд был. А что толку? Ничего я не добилась, только слёз море пролила, оставшись без Ивана с ребятишками. Дочка старшая, сынишка младше. Избу эту уж без мужа поставила. Вот калину посадила на усадьбе без хозяина, вот кедрушку... Пускай растут.
Главное - не думать, что тебе 80 лет, работай да работай, живи да и живи на радость себе и людям. За землю держись, как Господь велит.
Писатель: Да, да, Господь велит. Только вот почему-то все от земли бежим.
Е. А.: Ой бегут люди! Ой как бегут! А от городской жизни злыми становятся. Ой как становятся! У Ивана-то я не первой была в замужестве, а уж третьей. И он у меня не первый, а второй уже был. А первый-то у меня... Забрали его в армию. А я уж в положении была. Он и пишет мне: освобождайся от брюха, иначе не вернусь. Вот и приняла я грех на себя - освободилась. До сих пор жалею, что душу младенца загубила. А жизни всё равно не получилось. В злости да в злости. Он к другой ушёл... А потом его же дети и задавили его.
Всё хотел ко мне вернуться. А я говорила ему: нет и нет. Ведь ребёночка из-за него погубила в своём животе. И через десять лет хотел вернуться, и через двадцать... Нет и нет,- прогоняла я его. А потом его же дети и задавили его. Повесили. Повешенного уж нашли соседи. Они же, соседи, и говорили, что не сам он повесился, а дети его повесили, отца своего... Помолилась я за него, и сейчас молюсь. А с Иваном-то мы жили хорошо. Если б артельщики не убили, то и сейчас бы жили, огород вместе бы копали. Однако и одна вот живу, духом не падаю. Главное, духом не падать.
Писатель: А смысл-то, смысл?
Е. А.: Дак внуки, может... Дед по столыпинской реформе когда из далёких польских земель сюда переселился, у него был свой смысл...
Писатель: Вот-вот, какой у деда был смысл?
Е. А.: Да кто ж знает, какой у него был смысл. Расстреляли деда как кулака, всё и покатилось. Сейчас, слава Богу, не голодные живём, и никого не забирают. Вот если б Ваню не убили артельщики... Им выпить скорее хотелось, они и убили. С Ваней бы и избу мы починили...
Ваня умел работать. Старательно работал. Мы тогда ещё собирались избу чинить. Сколько это уже лет-то прошло... Будто бы давно. И вот будто бы недавно. Закрою глаза - и всё видно, всё рядом. У деда был свой смысл, у нас с Ваней - свой. Не вышло, значит, ни у деда, ни у нас с Ваней. У детей не вышло, слоняются где-то. У внуков выйдет ли? Ване-то и в тюрьме довелось сидеть. Четыре года я его ждала. За что? Отца своего подколол. Отец у него был непутёвый. Вместе выпили, отец-то и полез драться на сына, а Ваня-то возьми нож со стола да и подколол. Четыре года я, говорю, ждала...
* * *
Диктофон был выключен. В избе наступила тишина. Евгения Александровна собралась лезть в раскрытое подполье, чтобы достать ведёрко клубней для гостя в подарок (в городе картошка очень дорогая, а у писателя нет денег), а у очумелого писателя, смотревшего на маленькую многожильную старушку, полную крепкого духа, похохатывающую, был один вопрос: в чём смысл, в чём смысл, в чём смысл? Или весь смысл этого рода остался в расстрелянном деде, закопанном где-то под каменной стеной тюрьмы, а дальше уж последовала бессмыслица, бессмыслица, бессмыслица... Го-осподи, защити нас от продолжающейся бессмыслицы нашей российской!
Жил когда-то на крайнем западе России славный крестьянский род Лесковских. Мудрые деды, двинувшиеся в Сибирь, мечтали ещё более окрепнуть на свободных непаханых землях. Евгения Александровна из этого рода.
Анатолий ЗЯБРЕВ.
На фото: Евгения Александровна с племянником Геннадием.
Фото Виктора ЛЕЩОВА.
(Интернет-версия газеты "Красноярский рабочий" от 30 июля 2015 г.)
Свежие комментарии