Поэтесса, певица, бард Вероника ДОЛИНА выступает со своими песнями почти 40 лет. Сама она говорит, что постоянно развивается, с годами открывает для себя все больше нового. И своих детей научила совершенствоваться и пробовать себя в творчестве. С кумиром нескольких поколений побеседовал Олег ПЕРАНОВ.

«Стихи и чтение хорошей прозы осушают слезы»

— Вероника Аркадьевна, помню, вы мне рассказывали про фотографию, сделанную на вечере в Доме литераторов, на которой почти все запечатленные уже ушли из жизни: Аркадий Арканов, Зиновий Гердт, Григорий Горин, Булат Окуджава и многие другие. Александр Ширвиндт, который часто любит порассуждать на тему ухода друзей, мне как-то признался, что невольно привык. К этому можно привыкнуть? 

— Ничто не восполняет потери близких людей, ничто. С этой болью живешь, поражаясь человеческому ресурсу. Все с того фото, кроме Валентина Иосифовича Гафта, оставили этот мир. Ушли мои родители. Нисколько я не мирилась с этим.... Только видение себя носителем этих генов чуть выручает. Я — это ты. И с трудом плывешь.

 

— Есть ли жизнь после жизни?

— Ни в какую жизнь после жизни я не верю, ничто меня не то что не убедило в этом вот, а напротив, все много раз отвратило. Какая вечная жизнь? Заоблачная встреча!

 

— Что вам помогает справиться с ощущением трагедии: может быть, церковь или сочинение очередной песни? 

— Только уникальность, неповторимость всякого момента делают жизнь бесценной. А стихи или чтение хорошей прозы — да, могут осушить слезы. Как ничто другое.

 

— А как вы относитесь к возрасту вообще? Многие скрывают свой возраст, стесняются. Как человеку научиться принять себя таким, какой он есть? 

— Это мое любимое, мое открытие. Текучесть и остановимость времени. Отщелкивание даты. Календарь — из первейших моих друзей и сотрудников.

Возраст — мой соратник. Я укрепляюсь и делаюсь мудрее десятилетие за десятилетием. Нынешние даты мне очень льстят, я только набираю внутренние силы. По многим признакам это так. А юные мои силы питали моих детей, были отданы практически полностью им. И пригодились, как видно.

 

— У вас же четверо детей. Есть ли главные правила, как нужно общаться с детьми, как воспитывать? 

— Чтение, музыка, языки — вот триада, без которой нельзя растить думающего человека. Ничто пока в этом меня не разубедило. Уроки рисования могут сделать человека замкнутым. Спорт полностью забирает на физические упражнения. Танцы стоят на краю ложной красивости... И только синхрон — книга / музыка / новый язык — двигают человека дальше, будят любопытство, гасят самолюбование. Соревнования там нет и не может быть. Три эти ключа открывают дверцу в человековедение, неравнодушие к другому человеку. Мои дети заняты профессиями внутри искусства, это произошло постепенно, а втянулись они сильно. Но и до сих пор открывают в себе ресурсы, находят новое. 

Антон занимается кино и пишет о нем книги, а был журналистом. Олег занят режиссурой в театре, а был театральным актером. Ася снимает документальное кино и пишет публицистику, все более плотную и интересную. Матвей работает в кинокомпании, он только в начале пути.

Все дети умеют музицировать, могут написать эссе, статью или инсценировку.

Умеют уже и внуки, в семье это не сенсация — ни замысел книги, ни интересная постановка, ни комикс, что начертал ребенок. Не то чтобы чудо поставлено на поток, но кое-какие техники освоены.

 

«С бытом я дружу!»

— Многие думают, что творчество и быт — вещи плохо совместимые. Как вы справляетесь с бытом? 

— Есть навыки, опыт. Тут-то и пригождается возраст. Да и много на что он годен... Смолоду замужем, с острым сознанием своего несовершенства, я принялась за работу по дому. Для гармонии, внутреннего равновесия, хоть минутного, это было очень полезно. Добыть пропитание, скормить его домочадцам, сперва приготовив. Уничтожить отходы. Оглядеться и увидеть, что все сыты и читают книжки. И только потом кинуться к блокноту (пишущей машинке, ноутбуку, айфону, наконец) и немножко пописать всласть. 

Используя и фактор усталости, и обиду на ближних, и тоску по комфорту — как краски, которые не позволят пафосу и ненатуральности проникнуть в стихи... Ничего не зная о пляжах и сервисах, я вхожу в ту дверь, которая мне интересна, важна в работе. Рассчитываю силы, для того чтобы мочь приоткрыть эту дверь вручную.

Так, я ушла с регулярной работы в 1980 году ради концертов, они стали ежевечерними. Так, 15 лет назад начала жить во Франции, собственными силами, без подсказок и патронажа, опираясь на свой французский, скромные деньги и, если хотите, хорошее знание сочинений Дюма — Бальзака — Флобера. И все. Так собственно и дети рождались. Не наугад и не по команде — а по высшему плану. Как стихи. Есть своя регулярность, есть планы, их нельзя не осуществить. А с бытом мы дружим. Лучшие друзья мои — автомобиль, стиральная и посудомоечная машины. И холодильник! Это вообще сейф семейных ценностей. Когда я приезжаю издалека, все приборы в доме несчастные и изнуренные, еле работают. Но за несколько дней они приходят в себя, и это ничуть не шутка!

 

— Как вы пережили эту пресловутую самоизоляцию?

— Карантин для меня — тюрьма. Мягкая, но тюрьма. Не так мало было физических испытаний, чтобы я страдала от изоляции. Спокойно перенесла и переношу. А вот грубое третирование человека — маски, условия, штрафы и прочее — мне омерзительно и враждебно. Это позор и ужас везде в мире, и у нас особенно. Нашего вечно испуганного и бесправного человека что пугать — палец покажи, и никаких больше митингов не будет. Их и нет. И по струнке Москва всю весну отходила. По струнке. Мне оскорбительно. 

 

«Новый диск — на даче, под старенькое пианино»

— Вероника Аркадьевна, а как приходит к вам песня?

— Я пишу практически всю жизнь. Ну, лет с 12 уже ощутимо, сперва упражнялась с классическими стихами, год, два, потом принялась за свои. Я обыкновенный природный поэт, с этой вот музыкальной составляющей. Ничего особенного. Думаю, этому можно обучить младших школьников без труда — писать стихи под музыку. Человек очень предрасположен к этому. Ну как к плаванию, рисованию. Это открывает миры, делает реальность многослойной. И никогда человек не забудет этих опытов, даже повзрослев и занявшись чем-то прагматическим. Стихи дают редкостный опыт.

С появлением «Фейсбука» я стала писать ежедневно, дневниково и буднично, с выходами, конечно, и в лучшие миры. Стихи высокой пробы получаются, впрочем, из количества работы. Так что писать много — полезно и поучительно. Из 200 стихов примерно четверть имеют шанс оказаться песнями. Каждый год выходит книга с новыми стихами и альбом с песнями. В год сейчас поется 30–40 концертов, включая гастроли. Это немного, и это посильно. Сейчас на даче я сделала несколько десятков новых песен из новых стихов, едва освоенных, едва осознанных. Под старенькое пианино. Это новость для меня. Я упражнялась с пианино 40 лет назад. И вдруг… Совершенная новость — это дачное кабаре. Эпидемия кое-что дает художественному человеку. К тому же, оттого что материал так свеж, я сделала еще множество крохотных открытий о природе стиха и песни, внося поправки и смеясь над ними и над собой.

 

— Ваш первый сборник стихов вышел в Париже? Как это произошло? 

— В 1987 году вышла такая книжка, да. Усилиями неравнодушных людей, журналистов с  Международного французского радио. Их звали Виталий Амурский и Владимир Гаврилов. С пленок они сняли тексты и выпустили книжку. Увиделись с ними впервые в 1989-м, когда мы приехали выступать в театр «Одеон» с Сергеем Никитиными и Юлием Кимом. Русские, так сказать, барды — в Париже. Потом, в 1988–1989 годах, вышли и книжки в России, с трудом, но дело пошло. Так все было нелегко тогда. А в 1986-м зато вышел мой винил на «Мелодии» «Позвольте быть вам верной», в 1988-м — второй винил, «Мой дом летает», он разошелся уже более чем миллионным тиражом. Песни опережали стихи. Не так все просто с этим. Летучесть у песен выше.

 

— Сегодня авторская песня пользуется такой популярностью, как это было, скажем, в 1980-х? 

— Грустный вопрос. В том первозданном виде, что я застала первые винилы Вертинского, Новеллы Матвеевой, Окуджавы, Бачурина, больше никогда не будет ничего. Видоизмененное, с сильным попсовым акцентом — возможно. Это не близко мне. Мир поэта — океан и космос, Париж, Торонто, Мельбурн и Питер. Много слоев, много музыки, разной, старой и молодой. Многоязычие. Открытость. По моему наблюдению, возврата к культурной песне в ближайшее время не будет. Миниатюрно она представлена, но каменные плиты попсы захоронили под собой практически все. В обыкновенном смысле. А в необыкновенном, в божественном, конечно, поэзия никуда не исчезает. Она сохраняется как подземный источник. Это не козье копытце.

Это мощный подземный ключ.