Бабушка «божий одуванчик» - с легкой руки Михаила Зощенко: невысокая, худощавая, с абсолютно белой головой под голубым платочком. Мы с ней летом познакомились в парке Победы. Я прошел километров пять. Увидел скамейку, на ней старушку. Минут тридцать поговорили.
Она хотела уйти в монастырь лет десять назад. Тогда ей было семьдесят. Съездила в Верхотурье, пожила в монастырской гостинице. Вставала рано, как монашка, к заутрене. Молилась, сколько надо. И другие службы также. Молилась и приглядывалась к жизни монашек. И послушниц тоже.
Спрашиваю, почему в монастырь-то потянуло? Отвечает весело и искренно, открыто: «Ты не подумай, что я уж так сильно грешна. Нет, никому зла не сделала».
Закрыться хотела только из-за боязни старости. Вернее, одинокой старости, когда болезненно ощущаешь абсолютную свою ненужность никому. А там можно прижиться, «своей стать». И веру в Господа укрепить. Главное, что там сестрам всем нужна будешь. Ослабеешь – они рядом будут. И не обидят.
Понимаете, монастырь казался ей местом, идеальным для глубокой старости. И место святое. Даже если и ум потеряешь – не выбросят тебя. И не прибьют. И, может, «милость Господа» будет: помилует от этой напасти. Так она рассуждала.
Я спросил, что удержало? Она поправила меня: не что, а кто. Дочь не дала. Ей показалось, что стыдно, если мать вдруг в обитель уйдет. Только непонятно, почему стыдно? Может, пожалела, что там придется выполнять всю работу, даже самую грязную.
Короче говоря, отговорила и не пустила.
И сейчас восемьдесят. Немощь уже костлявой рукой стучит иногда в дверь. Есть такие признаки. А дочь не хочет на пенсию. Она, по словам старушки, большая «здоровая баба», которая работает кладовщиком на заводе и запросто поднимает тяжелые ящики с инструментом. Работает и бывает у матери раз в неделю. Иногда раз в две недели.
Дни для старушки тянутся однообразно, как звенья скучного серого забора. Осенью и летом хорошо – можно в парк сходить. А зимой и скользкой весной один удел – окно.
Сидит на скамейке, вздыхает: «Дура была, что дочь послушала».
Снова спрашиваю, можно, мол, сейчас туда? Она с сомнением покачала головой: «Монастырь не дом престарелых. Куда мне»?
Конечно, я сомневаюсь, чтобы ее взяли даже в семьдесят лет. Хотя точно утверждать не могу. Мне только кажется, что это поздно. Хотя, кто знает?
Когда уходил, пожелал ей бодрости. Она сказала, что много молится дома. Утреннюю молитву минут на тридцать выучила наизусть. А еще сказала, что общение с иконами ее успокаивает. Отвлекает от серости жизни и одиночества.
Еще сказала, что смерти не боится. Милая сухонькая русская старушка. Почему-то вспомнил сегодня о ней. А сколько таких «божьих одуванчиков» по стране! Отработавших на Россию, отдавших ей свои молодые силы! И сидящих, и лежащих по своим углам, верящих в безграничное милосердие Того, Кто любит нас и успокоит нас в последнюю минуту. Больше некому.
Свежие комментарии