В спальне на подоконнике (разумеется, с наружной стороны) мы с женой устроили для птиц столовую – высыпаем на карниз семечки, какие-то крупы. И хотя она расположена довольно высоко – на десятом этаже, - пичуги быстро распознали, где им можно подкрепиться, и стали и группками, и по одной наведываться к нам. Это и воробушки, и синички.
А с недавних пор к нам повадился прилетать и снегирь. Он всегда бывает один, и мы предположили, что это один и тот же. Хитрец, никому из своих собратьев не рассказывает, где он нашел такое «хлебное» место, и единолично пользуется им.
Мы его полюбили за то, что он, в отличие от пугливых воробышков и синичек, дает нам полюбоваться собой. И пока мы разглядываем его, розовогрудого, через оконное стекло, и между нами всего сантиметров десять, он преспокойно лущит семечки, и не улетает, пока не насытится. Но время от времени косится на нас своими бусинками глаз – не причиним ли мы ему какого вреда?
Мы-то нет, но вот наш кот Тёмка, тот с ума сходит от того, что мы не даем ему заскочить на подоконник и перепугать своими горящими кровожадными глазами беспечно кушающую пичугу. Он пытается вывернуться из моих или Светкиных рук, царапается, кусается и даже, зверюга, шипит на нас!
Но мы упорно удерживаем его или вообще уходим из спальни и закрываем за собой дверь – пусть пичуги покормятся спокойно! Сытым зимовать-то куда проще. И как бы Тёмка ни рычал и не шипел, он их не достанет. А какую опасность для птичек представляют кошки – я мог неоднократно убедиться собственными глазами.
В Туре при типографии жила на вольных хлебах кошка Маруся. Питалась тем, что приносили полиграфисты и журналисты нашей окружной газеты, но и мышами, понятно, не брезговала – здание типографии было старое, деревянное, и под полом водилось немало всякой живности. А когда у Маруси появились котята, корму, ей, естественно, понадобилось больше.
Не сказать, чтобы она жила впроголодь, миска ее никогда не пустовала, но кошка при этом всегда старалась изловить и какую-нибудь дичь. Видимо, на время материнства у Маруськи обострились охотничьи инстинкты, или она делала это, чтобы, слопав свою добычу, затем с материнским молоком доставлять своим котяткам свежайшие полезные вещества.
И однажды я, выйдя покурить на крыльцо редакции, увидел, как Маруська, буквально вылетев из зарослей палисадника кверху, на лету изловила какую-то пичугу и рухнула с ней, зажатой в зубах, обратно в траву.
Наверное, мне не надо было мешать кошке. Но очень жалко стало птичку (не воробей, не синица, а вообще непонятно какая, крохотная такая, изящная пичуга). И я сам, как кошка, спрыгнул с крыльца в палисадник и успел схватить злобно зашипевшую на меня Марусю.
И хотя эта зверюга здорово меня оцарапала, я сумел вынуть у нее из пасти эту пичугу. К счастью, она была жива и молча открывала и закрывала клювик, и пальцами руки я ощущал часто-частое биение ее крохотного перепуганного сердечка.
Маруся ушла, изредка оборачиваясь и одаривая меня недобрым взглядом.
- Иди, иди! – проворчал я. – Мышей вон лови! А то, ишь, летать вздумала!
В редакции я нашел небольшую картонку и посадил в нее спасенную птичку. Она держалась на ножках, но пошатывалась и садилась то на хвостик, то попеременно опиралась на крылышки, глазки ее были полуприкрыты. Оказалась она даже меньше воробья, неброской такой, зеленоватой окраски – уже позже я выяснил, что это была пеночка.
Увы, пеночка прожила всего несколько часов, не пила даже предложенной ей воды, и навсегда замерла на дне картонной коробки лапками кверху с судорожно сжатыми крохотными пальчиками...
Проклиная кровожадную Маруську, я в этой же коробочке и закопал скончавшуюся – видимо, от ран, нанесенных кошачьими когтями, хотя следов крови я не увидел, - пичугу там же, в палисаднике.
А вот еще одну птицу, более крупную, нам с женой не так давно точно удалось спасти от верной гибели в кошачьих цепких лапах. Дело было на Крите. Мы только устроились в курортном отеле в Амударе, возвращались в свой отель с прогулки. И тут услышали отчаянный крик, непонятно кем издаваемый.
Доносился он из-за проволочной сетчатой изгороди, за которой буйствовала всякая зелень – из знакомого мне я распознал только помидоры да высокие кукурузные стебли. Рядом с нашим отелем, как оказалось позже, расположилась частная вилла местного жителя-критянина и его огород.
Я присмотрелся и увидел, как среди этих помидорных кустов с багровыми плодами идет борьба не на жизнь, а на смерть: из лап худой рыжей кошки, хлопая крыльями и издавая резкие жалобные крики, пытается вырваться довольно крупная, размером почти с нашу галку, темная желтоклювая птица.
И здесь мы также не смогли остаться в стороне, а оба начали громко кричать на кошку, со звоном трясти проволочную сетку изгороди, вдобавок я еще подобрал валяющуюся у изгороди палку и швырнул ее в полосатую разбойницу.
Хорошо, хозяев рядом не было, а то бы нарвались на международный конфликт. Но поднятый нами шум возымел свое действие – кошка испугалась и, выпустив свою трепыхающуюся добычу из когтей, скрылась в зарослях. А спасенная нами птица тут же подскочила кверху и полетела прочь, время от времени как бы проваливаясь вниз – похоже, что кошка все же здорово помяла ее. Уже потом, дома, с помощью интернета я выяснил, что это был европейский черный дрозд.
На Крите я его увидел впервые. На другое лето мы поехали отдыхать на чешский курорт Подебрады. Наш отель находился с краю великолепного парка с десятками видов самых разных деревьев и кустарников. И вот там я опять увидел дрозда, причем очень близко: шел в бассейн по переходу со стеклянными стенами, и за стеклом, всего в паре метров от меня, под небольшим кипарисовым деревцом с низко нависшими темно-зелеными хвойными лапами, сидел он, дрозд.
Почему-то один, в блестящем темном оперении, с желтым клювом и внимательными, темными настороженными глазами в желтых же ободках. На улице моросил дождь, вот он, видимо, от него и спрятался сюда.
Я осторожно подошел вплотную к стеклу, не в силах оторвать глаз от птицы. Он не был красавцем, нет, но что-то было в этом дрозде, которого я впервые в жизни рассматривал так близко, притягивающее, чуть ли не колдовское…
Впрочем, это я, похоже, сам себе нафантазировал. Птица как птица. Тем более, поняв, что привлек к себе внимание человека за стеклом, дрозд поспешно убежал – именно убежал, а не улетел, - по мокрой траве под другой кипарис, стоящий поодаль.
А потом я каждый вечер ходил с женой в парк, чтобы слушать пение дроздов. Среди многоголосого щебета, свиста, замысловатых рулад других птиц голос дрозда выделялся особо. Они не пели, они переговаривались между собой, сидя в траве или в ветвях деревьев, причем голосом таким мелодичным, что их хотелось слушать и слушать.
Словами я это пение вам не передам, но вот нашел его в интернете:
Кто захочет, может послушать.
Но все же давайте вернемся ко мне домой. Я открыл дверь спальни и, опережая меня, в комнату тут же юркнул Тёма и с ходу заскочил на подоконник. А вот фигушки тебе, котяра: птицы, кто бы из них ни был сегодня, снегири, синицы или воробьи, все уже съели на подоконнике и улетели по своим делам. Так что никого тебе, Тёма больше напугать сегодня не удастся!
А я пока пойду куплю новую партию семечек…
Свежие комментарии